Айтен Юран


От «Зеленого дома» к «Зеленому острову».
Заметка о детском психоанализе.


Сочельник, Рождество, яркие огни елки, запах хвои, предвкушение, ожидание чего-то важного, холодный лунный свет, в котором переливаются хрустальные кристаллики снега, ореховое дерево с дивными лилово-дымчатыми очертаниями веток, точно очерченными «кистью бледных глициний», с неподвижными белыми волками с лисьими хвостами… Это образы, которые привходят вместе с психоаналитическими текстами, образы детства, причудливо переплетающиеся с собственными детскими образами, воспоминаниями, ощущениями, переживаниями… Образы прошлого, которые приобретут впоследствии разное значение, по-разному оказавшись вплетенными в ткань историчности субьекта. Некоторые так и останутся безмолвными застывшими тенями в хаосе бессознательных следов, в многочисленных отрывочных впечатлениях доступа к которым нет, или доступ к которым прегражден, экранирован маскирующими воспоминаниями (Deckerinnerung). Некоторые могут ожить, заявить о себе вновь, заслонив собою настоящий миг. Патогенные сцены психической реальности, связанные с непризнанным желанием, фантазиями, давно забытыми следами воспоминаний о первотравмах, первофантазиях, первосценах, окажутся извлеченными и пробужденными из пожирающей память бездны. Яркость настоящего покроется пеленой прошлого, являя собой бесцветную, затушеванную, стертую, однообразную реальность психической анестезии. Проявленные, извлеченные из забвения, беспамятства, запечатленные в своей пространственной обнаженности и неприкрытости, образы психической реальности могут действовать как свежее событие, психическая травма, удар (Prägung).

Жизнь предстает как вечное кружение от навязчивого возвращения к безвозвратности, от беспамятства к воспоминаниям, от забытия к забвению, от забвения к забвению забвения…
Коперниканский переворот, совершенный Фрейдом, заключается еще и в новом высвечивании роли детства, первых лет жизни в становлении субьекта. Однако это не простое детерминирование будущего прошлым, взрослости детством. Отнюдь… Эта связь гораздо сложнее, неоднозначнее. Акценты в прошлом расставит будущее; только будущее определит степень значимости прошлого. Патогенное ядро – суть первичное ядро вытесненного становится таковым лишь в последействии (Nachtraglichkeit). То ядро, которое впоследствии станет центром притяжения, основой вытесненного, а сейчас пребывает так «как если бы его не существовало вовсе» /1:60/. То ядро, которое, по мысли Фрейда, «приводит в известной мере к неправильностям в развитии характера, если не к предрасположению к будущеме неврозу»/6:275/. Это ядро намечается в плетущемся узоре из точек истории, психических событий, первоопытов. Того, что перестанет быть достоянием памяти, провалившись в инфантильную амнезию, в дыру в психическом. И в то же время, того, что останется всегда в нас – ведь, по мысли Фрейда, «первичные состояния всегда могут возникнуть вновь. Первичная психика в собственном смысле слова неуничтожима».
Через зачарованность (не побоюсь этого слова) лакановской мыслью я познакомилась с идеями Ф.Дольто. Меня интриговали слова Лакана, обращенные к Дольто о том, что она на практике делает то, о чем он говорит в теоретических изысканиях в ответ на ее сетования, что она не всегда понимает его. Еще большим удивлением для меня явилось знание о том, что в Санкт-Петербурге есть место-пространство, организованное по подобию Мезон-Верт. Это место-пространство затерялось на далекой окраине Санкт-Петербурга, в типовом здании детского сада. Только плохо выкрашенная в зеленый цвет металлическая дверь является знаком - подсказкой: Вы попали в «Зеленый остров». За дверью – игровое пространство, каждый из элементов которого не случаен, имеет смысл. Приходя сюда, я вновь и вновь задавалась вопросом – что здесь можно сделать на практике, соответствующее духу лакановской мысли. Я заняла позицию наблюдателя…

Чудные малыши не старше 3 лет с родителями – суть разные миры, непохожие, удивительные. Что для нас взрослых год, два? Миг, череда из спланированных 365 дней, а быть может думы о запыленном фотоаппарате, терпеливо ожидающем последнего кадра, в то время как первый сделан год назад?! Все прошлое этого малыша, заглядывающего в твои глаза и приглашающего к разговору, умещается в этот миг, в эти несколько сот дней. Впрочем, для него еще нет времени, нет истории – они придут позже. Сейчас он осваивает пространство - пространство своей телесности, еще путая его с пространством другого, ускользающим от него, неподвластным ему. Один малыш - активно познает мир, без страха стягивая новую игрушку, другой – жмется с ужасом в глазах у косяка входной двери, один – забыв тотчас о маме, безбоязненно входит в контакт, с легкостью лавируя среди всяческих препятствий, другой – не отходит ни на шаг, перемещаясь вместе с мамой. Бывают и более сложные случаи. Девочка, пролежавшая все 3 часа в укромном уголке, с трогающей до глубины души тоской в глазах, не проявляющая никакого интереса к яркому, красочному миру вокруг. Мальчик около 3 лет из раза в раз, в ошеломляющем безмолвии монотонно выполняющий одни и те же движения на протяжении всего времени пребывания там, не видя и не замечая других, отодвигая встретившегося ему на пути малыша точно так, как если бы это был мешающая ему игрушка. Аутизм? Быть может… Разные уходы из мира, разное прошлое, разные желания, … а может быть их отсутствие?

Говоря лакановским языком для них нет ни собственного Я, ни других. Они живут в реальности неконституированной, неразличимой. Реальности, в которой нет обьектов, отличий, ни один элемент которой так и не стал символическим. Вспоминается случай Дика, мальчика 4 лет, описанный в семинарах Лакана: « речь идет лишь о преждевременно застывшей символизации и об одной единственной первичной идентификации имя которой – пустота, тьма. Человеческим в собственной структуре данного субьекта является лишь это зияние – единственное, что дает в нем ответ. И лишь с таким зиянием существует контакт»/1:94/. Первые ряды идентификаций – суть первичные наброски воображаемого представления о себе так и не удались. В силу разных причин, разных травм, разного травматического прошлого… Кто-то из экзистенциально мыслящих философов сказал: «Быть человеком – значит сквозь солнечную пелену видеть трещины бытия». Эти «трещины» так и остались неведомыми и невидимыми для них, внешний мир так и остался неразличимым миром теней, лишенным трещин, богатства в различиях.

Субьект может так и не оказаться в мире. Почему? Что задает возможность череды идентификаций на долгом пути к обретению собственной идентичности? Что позволяет родиться внешнему миру? Дисперсное, фрагментированное, раздробленное тело первоощущений до-зеркального младенческого опыта уже связывает свой опыт телесных восприятий с другим, с материнской фигурой, с ее запахом, взглядом, прикосновениями, голосом, а самое главное - ее образом. Это то, что позволяет осуществить первые наметки последующей захваченности человеческим обликом. Разрыв симбиотического единства, сопровождающийся тревогой и беспокойством, толкает на поиск замещающего обьекта. Он будет найден - в плененности и зачарованности собственным образом, образом зеркальным, пришедшим извне и поэтому отчуждающем, внешнем. И в то же время реальный утраченный обьект, приносивший удовлетворение замещается конституируемым изнутри представлением. Это то, что намечает первые границы, первые наброски внешнего-внутреннего. Это основа – суть матрица последующих идентификаций, их возможностей. Это то, что задает «место» Другого, то, что запускает воображаемую, фантазматическую жизнь. Внешнее конституируется изнутри, как отсутствие, взывающее к присутствию. Обретенное телесное пространство позволяет избежать столкновения с пустотой, бездной, тьмой – суть заменой так и не конституированного замещающего обьекта. Так рождается внешний мир, так происходит отслоение внутреннего от внешнего… Это диалектика вместилища-содержимого, о которой много говорил Лакан. Это то, что еще долго отдает эхом в играх детей: повторяющееся заполнение – опорожнение ведерок, коробочек и других емкостей мелкими деталями, водой, песком. Еще недавно фрагментированное, мозаичное, разорванное тело обретает свои первые очертания, границы, становится послушным, приобретает единство. Подумалось, быть может любовь детей к играм в песке как собирание разрозненных частичек в единство формы – это все о том же?

Итак, субьект так и не оказался в мире «единственно потому, что вещи не пришли в определенный порядок, облик в его совокупности расстроен»/1:119/. Не было материнского обьекта? Не было опыта любви, прикосновений, поглаживаний, любящих глаз? И возможна ли в таком случае утрата, потеря обьекта? Утрата утраты? А значит, так и не произошло создание символической матрицы, в которой Я (je) «оседает в своей первоначальной форме - прежде чем обьективироваться в диалектике идентификации с другим, и прежде чем язык не восстановит функционирование этого Я во всеобщем в качестве субьекта»/2:509/. А значит так и не сформировалось психическое пространство, которое впоследствие займет Другой. Одна первичная идентификация – парализующая леденящая пустота…

После исчезновения стадии зеркала ребенку нужно пройти еще очень долгий путь обретения своего единства, цельного ощущения себя. Лакан говорил о феномене транзитивизма, «где видно как происходит уравновешивание для ребенка между его действиями и действием другого»/1:224/. Мальчик, тенью передвигающийся за другим и имитирующий его во всем; заплакавший малыш, в ответ на слезы и крик другого или просто его падение; ситуация, когда, ударив другого малыша, ребенок тотчас грозит ему пальчиком, манерно качая головой. Другой как зеркало, как отраженный образ себя самого, как отраженное отношение… Неустанная охота за желанием другого?

Субьект узнает свое желание через посредничество тела другого: «сперва желание смутно улавливается в другом»/1:195/. Желание предстает проецированным вовне, в своей отчужденности. Отсюда агрессивное побуждение – желание исчезновения, разрушения носителя ускользающего желания субьекта. Это напряжение стремится разрешиться в уничтожении другого. Как часто это приходится видеть здесь! Все это предстает в глазах взрослых как соперничество, конкуренция. Ярость и неистовство в тот момент, когда ребенку во что бы то ни стало нужно ту же игрушку, которая оказалась в руках другого, или появляется острое желание также лечь в ограниченное пространство «сухого бассейна» или, также сесть на, увы, единственный велосипед. Вожделенная игрушка в руках, вожделенное место пусто, но они уже не нужны – ведь их нет у другого.

Впрочем, все вышесказанное можно увидеть на любой детской площадке, высвечивающей подобно рентгеновским лучам упомянутые отношения. Чем отличается данное пространство? Какого рода вмешательство необходимо в момент разрушительной агрессивности ребенка? Что может укротить ставший явным лик агрессивности?

Безусловно, слово. Впрочем, так и вспоминается речь, вверенная Фрейдом в уста Постороннего в «Проблеме дилетантского анализа»: «И ничего более? Слова, слова и снова слова, - как говорит принц Гамлет». Да, именно слово, может преобразить всю ситуацию, ведь оно может «принести несказанное благо, но и ужасные страдания»/5:51/. Но слово не воспитательное и назидательное и даже не слово в смысле сообщения, а в том, что Лакан называл словом – признанием. Это слово предстает как «заключенный между субьектами договор, изменяющий их и устанавливающий их как субьектов человеческого общения», как то, что позволит ребенку войти в строй символических отношений, в человеческую среду. Слово, обращенное к самому маленькому, который по заверениям взрослых «еще ничего не понимает». Ведь «мы не должны судить о приобретении языковых качеств как таковых исходя из овладения двигательными функциями, проявляющимися в произнесении первых слов. Наблюдения за появлением первых слов, которыми тешат себя исследователи, оставляет нетронутой следующую проблему: действительно ли воспроизведение слов двигательным аппаратом отвечает первому усвоению совокупности символической системы как таковой» /1:74/. Слово, позволяющее ребенку войти в мир символических отношений, определить свое место в символическом строе двух субьектов; в «Я», рождающемся в отнесенности к «Ты», в место - имении. Слово, именующее желание, а значит, позволяющее его признать, включить в плоскость символического. «До тех пор пока желание не научится узнавать себя посредством символа оно видимо лишь в другом» /1:225/. Речь идет именно о признании желания, его именовании, а не его удовлетворении. В противном случае речь могла бы идти только о потребности, о возможном взаимоудовлетворении и взаимоприспособлении в диадных отношениях, в конечном счете, о смерти желания. Не исполнение желания, а его обнаружение, облачение в словесную форму, а значит признание права за ним, за субьективностью. Ведь неудовлетворенное желание созидает человеческое в творческом, страстном поиске возможных путей удовлетворения. Желание «открывает каждому неведомое в нем самом»/3:292/. Именование желания - это и есть ключевой момент и смысл пребывания принимающего на площадке. Это и есть то, что делает позицию наблюдателя более не возможной. Сказать не лишь бы что-то сказать, а сказать в нужный момент и нужное слово… Слово, дарующее первоначальную клеточку символического, что позволяет обрести собственную человеческую индивидуальность. Слово, позволяющее защитить свое собственное желание, уважая при этом желание другого, не укореняясь и не распыляясь в чужих желаниях в стремлении присвоить их себе.

Защищать собственное желание… А как быть с «нескончаемой драмой детства», о которой писала Ф.Дольто, когда « с самого начала жизни являясь существом, испытывающим желание, ребенок поддается соблазну желания подражать родителю, который со своей стороны, счастлив, когда ему подражают. Вместо того, чтобы позволить ребенку день ото дня развиваться в направлении поисков себя, согласно своему собственному желанию, взрослый воображает, что если он подчинит ребенка себе, ребенок избежит многих трудностей и опасностей»/3:263/. Приходится слышать: «посмотри вокруг, ведь никто не играет с водой… и тебе не стоит; никто не плачет, а ты плачешь; все в обуви, а ты нет». Что это, если не посыл на поиск идентичности, прежде всего, приемлемой для других, культивирование панургова духа слепого подражания – как все, как у других?!

Распыление желания, его насильственное укоренение в других, его заимствование у других… Бессильно болтающиеся ножки малыша, переносимого, будто вещь, по игровому пространству, усаживаемого на горку, в машинку, перед игрушкой… Где его желание? Поглощено прожорливым желанием родителя? Установка на то, что твое желание может быть только моим? Какое чувство испытали бы мы, взрослые, оказавшись на его месте? Быть может отверженности, непонимания, непризнания, не любви?! Вспоминаются слова Дольто: «В наши дни родители слишком часто оказываются по отношению к маленькому человеку главным образом паразитами. Родителей не надо «ставить на место»; надо поддерживать в них стремление оставаться на своем месте, которое они занимали до зачатия ребенка, чтобы их желание было устремлено на их жизнь с другими взрослыми. Иначе… когда они попадают в ловушку материнства или отцовства, свободные валентности их желания, которые раньше были направлены на жизнь с другими взрослыми, устремляется на потомство и фиксируется на этом ребенке, который для каждого из родителей занимает место другого супруга»/3:330/. И тогда из роли отверженного ребенку навязывается роль соблазнителя. Ребенок улавливает материнское желание по отношению к нему, стремясь ответить ей. Он восполняет, насыщает матери нехватку, которой ее желание обусловлено, идентифицируясь с воображаемым обьектом ее желания, делаясь его средоточием. Результат – фетишизация ребенка как жертвы материнского желания, как означающего ее желания. Однако ребенок должен не только восполнять, но и разделять. «И очень важно, что он разделяет; что мать желает где-то помимо него, на стороне. Не делая этого, он либо отбрасывается как отход, как побочный продукт совокупления, либо вступает с матерью в парные отношения взаимного противостояния, соблазн которых делает его жертвой материнского фантазма»/4/.

Вернемся к слову. Итак, именование желания – суть его признание. «Лишь будучи сформулированным, именованным перед лицом другого желание каким бы оно ни было становится признанным в полном смысле слова»/1:243/. Помочь ребенку назвать свое желание, признать его… «Если же они (желания) остаются не признанными они как таковые оказываются запрещенными и тогда действительно начинается вытеснение»/1:244/. Неименованное словом уйдет в царство теней, забирая с собой все, хотя бы отдаленно напоминающее и тревожащее. «Это нечто уже не будет относиться к субьекту, не будет присутствовать в его речи, не будет интегрировано им. И, тем не менее, оно здесь же и останется и будет, если можно так сказать выговариваться чем-то, субьекту неподвластным. Вот, что станет первым ядром того, что впоследствии получит название симптома… Конституировав свое первое ядро вытеснение начинает действовать»/1:254/. Именно поэтому между «тиснением и символическим вытеснением никакой существенной разницы нет. Есть лишь одно различие: в такой момент рядом нет никого, кто мог бы субьекту дать в помощь слово» /1:254,выдел.мной/. С этой точки зрения чрезвычайно важным предстает непрерывность истории субьекта. Впрочем, конституирование истории неиэбежно влечет за собой «забвение целого мира теней, которые не получают доступа к символическому существованию. А если такое символическое существование удается субьекту и полностью им принимается, оно не влачит за собой никакого груза»/1:254/. Непрерывность истории субьекта – то к чему стремится психоанализ, то, что по мысли Дольто позволяет разрешить многие детские проблемы. Человек испытывает потребность ощутить связь с моментом своего воплощения, с первосценой, с моментом отсчета своей истории. Именно это, по мысли Дольто, «надо символически передать на словах каждому человеку, пришедшему в мир, иначе он никогда не перестанет оплакивать свою плаценту и не будет развиваться полностью, потому что потенциальная направленность на смерть будет удерживать его в прошлом»/3:282/. Итак, оторвать от прошлого, сделать его невозвратимым может история. Образы, представления оказываются облаченными в сотканное покрывало слов, речи… Речевое усвоение прошлого превращает его в историю.

Удивительное пространство… Из вихря, водоворота желаний, признанных, именованных или ожидающих своего слова, желаний ускользающих, отчуждающих, желаний, которые никогда не будут удовлетворены, желаний транцендирующих реальность… Пространство, рождающее неисчерпаемые вопросы – вопросы о смысле человеческого существа, его предстояния перед бытием… о драматическом подтексте человеческого существования, о тайне желания, а значит тайне выбора, тайне жизни. Пространство, позволяющее открыть место-пространство другого, в котором ребенок может признать себя в качестве субьекта. Ведь «желание – это отношение бытия к нехватке. И нехватка эта как раз и есть нехватка бытия как такового… В силу самой этой нехватки именно в опыте желания приходит существо к переживанию своего Я в его отношении с бытием»/2:319/. Пространство, задающее ориентиры в долгом пути постижения замысловатых узоров психоаналитического дискурса. Пространство, позволяющее состояться событию речи и событию интерпретации.

Подумалось, имеет ли смысл разделения психоанализа на детский, взрослый? Дать в нужный момент слово, историзировать прошлое, признать желание – разве это не о психоанализе вообще?! Что отличает в таком случае взрослого от ребенка? Разное по длительности прошлое? Но хронологическое, биографическое время ничто для бессознательной части психики. Быть может наша боязнь говорить с ребенком? И тогда детский психоанализ становится игровой, песочной терапией… В то время как игрушки, песок, вода – это все фон, декорации на сцене, где главным действующим лицом должно остаться слово…

… И вновь привходит история – история старая как мир: «когда тебя не было, когда мы с папой любили друг друга, когда мы были полны желания, когда наши желания встретились с твоим желанием… появился ты…


Литература
1. Лакан Ж. Работы Фрейда по технике психоанализа.- М., Гнозис, 1998
2. Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа(1954/55).-М., Гнозис, 1999
3.Дольто Ф.На стороне ребенка.-СПб, Петербург –ХХI, 1997
4. Миллер Ж.-А. Ребенок разделяет//пер.А.Черноглазова (неопублик.)
5. Фрейд З. Проблема дилетантского анализа//В кн. Интерес к психоанализу. Ростов-на-Дону, Феникс,1998
6. Фрейд З. Анализ фобии пятилетнего мальчика//В кн. Психоанализ и детские неврозы. -СПб,Алетейя,1999



другие статьи:
Сухоребрая Елена "Вопросы субъективности в психоанализе"
Сухоребрая Елена "О сновидениях"
Наджафова Осанна "Психотический дискурс Лакана"
Швец Иван "Психоаналитический аспект депрессии"
Швец Иван "Миф Интернет. Социокультурные предпосылки развития Интернет – аддикции."
Швец Иван "Воображаемое и осуществление желания в пространстве Интернет."
Швец Иван "Опыт групповой психотерапии в психиатрическом стационаре. Открытая группа."
Четвериков Павел "Психосоматика"
Четвериков Павел "«Некоторые особенности динамики открытой психотерапевтической группы психиатрического профиля»"
Юран Айтен "Образ/взгляд/глаз или психоаналитическая оптика."
Юран Айтен "Размышления у зеркала или пространство и время в психоанализе"


вернуться на Главную